 (Иерусалим в лицах: интервью для Иерусалимского Информационного Портала)
Галина Подольская - прозаик, поэт, переводчик, драматург, арткритик, доктор филологии. В этом году вышла ее новая книга - два романа «Диптих судеб» (роман-хроника) и «Корабль эмигрантов» (роман-фантасмагория, посвященный Иерусалиму),
а также пьесы «Галилейская Мона Лиза», «Дети радуги». Готовится к печати пьеса «По лестнице Иакова» (Марк Шагал).
Когда и как Вы начали писать стихи; прозу?
Отвечу «с конца». Моя проза началась с ХХI века, а все остальное - «до», а стихи – с детства.
Вы очень разносторонний человек; что для Вас важнее всего в Вашем творчестве?
Для меня главное в творчестве – гармония. Соразмерность. Эстетика. Целесообразность взаимопроникновения формы и содержания. К сожалению, литература советского периода провозглашала примат нравственности над художественной формой. В результате художественная литература стала скучной. Если художник не может донести свою мысль до читателя в интересной художественной форме, она мертва.
Думали ли Вы когда-нибудь, что окажетесь в Иерусалиме? Каким Вы представляли себе этот город?
Никогда не думала, что окажусь в Иерусалиме. Как для каждого русского интеллигента, человека, выросшего в русской ментальности, Иерусалим для меня был метафорой - город небесный. Об этом - книга моих поэтических фантазий «Мистический осколок». Один из сонетов, вошедших в эту книгу, отчасти передает данный комплекс ощущений:
Как горлинки Израиля нежны.
Они живут, не зная поля брани
В Иерусалиме, у Святой Стены,
Защищены небесно-синей гранью.
И сизокрыло над Стеной парят.
И ловят плач упругими крылами,
Воркуя, разговаривают с нами,
И веточку заветную дарят.
Оливковая веточка… Она
По-лермонтовски «Ветка Палестины».
Она из детства выцветшей былины,
Но здесь природной свежести полна.
Она прильнула к Западной Стене,
Как пять руки, протянутая мне…
Вы приехали в Иерусалим в 1999 году. Ваше самое сильное впечатление после приезда.
Витражные Окна Шагала в синагоге больницы «Адасса Эйн-Карем». Там все легло сразу в сердце. Никогда прежде не приходилось видеть что-либо подобное. Понимаете, это ведь был не музей, а помещение больницы, где я находилась в то время. С тех пор прошло почти десять лет, но ощущение было настолько сильным, что потом перешло в пьесу (пока еще не опубликованную) «По лестнице Иакова». Сцена в синагоге с окнами Шагала стала одним из кульминационных моментов развития действия.
А потом… после окон Шагала было еще одно потрясение – очень субъективное и далекое от искусства. Мы проезжали по писгат-зеевскому виадуку, который, еще не зная Иерусалима, я восприняла мостом. Я посмотрела вниз и увидела, что нет реки, внизу кишели автомобили, как в обычном городе... А мне нужна была Волга, потому что похожий мост, только гораздо протяженнее, соединяющий берега Волги, есть в Астрахани, городе, где я выросла, неподалеку от дома, где прожила столько лет. Мне, человеку, выросшему на Волге, в семье капитана, эмоционально не хватало реки.
Эти первые впечатления, очень разные, вначале никуда не укладывались, их нужно было соотнести с собою и прожить в себе, чтобы прийти к своему Иерусалиму.
Ваш роман «Диптих судеб» начинается так: «Я помню дом, в котором прошло мое детство». Город Вашего детства - и Иерусалим: сходства и различия.
«Пощадят ли площади меня?
Ах, когда б Вы знали, как тоскуется,
Когда раз по сто в теченье дня
Вас на сходствах тихо ловит улица?»
Борис Пастернак
Знакомо ли Вам такое чувство?
Роман «Диптих судеб» начинается с детского впечатления о впервые увиденных послевоенных инвалидных колясках, которые потом соединились в детском представлении со старинным пресс-папье, как инвалидной колодкой, взгромоздившейся на старинный письменный стол. Так начинается роман-хроника моей семьи, где все герои выведены под своими именами, но созданы как образы художественные.
Моя жизнь в Иерусалиме началась с костылей. Через неделю после нашего проживания в Иерусалиме 6 января, перед приездом Бориса Ельцина в канун Рождества Христова, когда должны были состояться особые службы в православных храмах, автобус переехал мне ногу. Три операции, два месяца в Адассе. Вот так и простираются сходства впечатлений и наших судеб в городе на Волге и неметафорическом Иерусалиме.
Потом выпал фантастический снег. Снег в Иерусалиме – такой, какого давным-давно не было в Астрахани, но о котором помнилось с детства. Я часами наблюдала из окна больницы за движением снежинок, как они мерно покрывали любую поверхность, а потом вырастали в сугробы. И из-за снежных завалов почти не приезжали врачи, совсем как в городе моего детства. Вот и получается, что опять два города. Наверное, так везде, если это не кино.
Любимые Вами иерусалимские улицы; иерусалимские поэты; иерусалимские художники.
Люблю подъезды к Иерусалиму, когда он словно выплывает тебе навстречу, словно высвеченный в лучах театральных прожекторов, неестественно белый, нереальный, как иллюзия. Таким я увидела его, когда мы ехали из аэропорта. Но самое удивительное, что это восприятие совершенно не изменилось. Для творческого человека чувство некоторой нереальности в мире реальном сродни мистическому сознанию. А потом я вдруг узнала свое ощущение на картинах Аркадия Лившица. Режиссер В.Стрелков сделал фильм с моими стихами, наложенными на картины А.Лившица. Потом мы выпустили вместе с ним и еще одним замечательным художником(правда, не иерусалимским жителем) Иосифом Капеляном альбом поэтических и живоисных фантазий «Мистический осколок» («Филобиблон», 2006). Альбом получился очень красивым. Позже А.Лившиц сделал обложку к книгам моих пьес «Галилейская Мона Лиза» и «Дети Радуги»
( Иерусалим – Москва, 2009).
Люблю район Мошава Германит - просто ходить по его улицам с именами колен Израилевых. На улице Иегуды есть дом с великолепным витражом (3.5 на 4.00 м) – «Песнь песней». Витраж виден отовсюду. Он решен настолько современно и красиво, что всякий раз не могу отвести от него глаз.
Аарон Априль.Витраж на фасаде дома, 2009
Витраж,вид снаружи с подсветкой. 2009
В этом доме с каменными львами на колоннах у калитки, а во дворе - с грустной обезьяной и веселым востроносым тоненьким зверьком, стоящим на хвосте, который всегда начеку! - живет удивительный иерусалимский художник Аарон Априль, академик Российской академии художеств. Все это его скульптуры, и витраж его (правда, технически он смонтирован с помощью иерусалимского художника по стеклу Леонида Крицуна).
Живопись Априля очень эмоциональна и современна. Не удивительно, что несколько его работ находятся в Музее современного искусства в Москве, а прошлогодняя выставка в Третьяковской картинной галерее (почти 100 работ) имела огромный успех. Одна из работ Априля вошла в основной фонд Третьяковской галереи. Для меня – он лучший художник из живущих в Иерусалиме.
Ворота- калитка. Камень, бронза, железо. 1988
Скульптурная графика.1989 На ограде.
Скульптура во дворе. 1987
Скульптура во дворе. 1999
Скульптура во дворе. 2000.
На обложке моей книги «Диптих судеб: Роман-хроника. Корабль эмигрантов: Роман-фантасмагория» (Иерусалим-Москва, 2009) можно увидеть его картину «Корабль дураков».
Люблю Парк роз Ротшильда, он у меня всегда ассоциируется с картинами иерусалимской художницы Татьяны Корнфельд. Я называю его про себя «Татьянин сад» - так, как было названо мое эссе о живописи Татьяны Корнфельд.
Люблю район Имки, Кинг Давид, особенно площадку рядом с мельницей Монтефиоре. Стоя на этой площадке, я воочию увидела и поняла стихи Иегуды Амихая, которые до тех пор казались мне надуманными:
Иерусалим – гавань на берегу вечности.
Храмовая Гора – огромный корабль для увеселений.
Из иллюминаторов Стены Плача смотрят
веселые святые, они отплывают,
им машут хасиды с пирса:
Плывите с миром, до встречи!..
Иерусалим всегда в движении, всегда в пути.
И ограждения, и пирсы, и стража, и флаги,
И высоченные мачты церквей,
И мечетей, и трубы синагог, и лодки псалмов, и волны гор.
Слышен зов шофара. Еще корабль отплывает…
Матросы Йом-Кипура в белых формах снуют вверх и вниз по вантам и реям верных молитв.
Торжище и врата, и купола златые.
Это Иерусалим – Венеция Всевышнего.
Йегуда Амихай, перевод Александра Воловика
Так случилось: проходя по улице Яффо, я вдруг оказалась на муниципальной площади, она была переполнена людьми, но это были не демонстрации, а траурный митинг, посвященный памяти Иегуды Амихая. Люди выходили и читали его стихи. Помню, как вышел Эхуд Ольмерт и тоже просто читал его стихи. Никогда в своем городе я такого не видела. Да и в Москве не видела. Стадионы шестидесятников – это не мое поколение. А здесь, едва понимая иврит, я вдруг поняла, что все понимаю. Учительница по ивриту дала мне тогда маленькую книжку Амихая, и я, неожиданно для себя, написала несколько вольных переводов его стихотворений, которые потом объединила в цикл «Человек и война». Это не означает, что я сегодня стала переводчиком с иврита. Даже наоборот, - утратила то, что знала. А стихи Амихая – трудные, многослойные, не всегда понятные человеку, приехавшему из России. Многое в них мне потом объяснял поэт и переводчик Александр Воловик (да будет земля ему пухом). Но для человека с художественным ощущением мира, это те детали, которые делают реальный мир твоим.
Понимаете, я жила «белыми пароходами» Волги. Астраханский Кремль слишком изящен, легок и, как визитная карточка города, образцово выбелен. Это очень красиво, но это совсем не вечность, а «Иерусалим – гавань на берегу вечности». Помню, А.Воловик говорил, что после смерти Иегуды Амихая в ивритской поэзии наступила метафорическая пустота. Я не очень хорошо ныне ее знаю – израильскую поэзию. Но ощущение, что «Иерусалим – гавань на берегу вечности», для меня из литературной аллегории давно перешло в реальное ощущение жизни - то ли из субъективной привязанности к кораблям, то ли из-за очень личного ощущения, что, наверное, это моя последняя гавань. Художник так устроен, что в его ассоциативном мире все важно. Не имеет значения, по зубам или не по зубам амихаевский поэтический камень, когда вдруг нашелся свой, и ты уже начал возводить свой город.
Еще о художниках – конечно, Марк Шагал - по большому счету, один из моих любимых художников с юности. Я открыла его для себя не в каталогах, не в альбомах, а «вживую» – в Музее изобразительных искусств им. Пушкина в Москве. Я училась в Москве в аспирантуре, и в это время там была выставка работ Шагала.
И хотя корням моего родового древа, наверное, ближе малиновый перезвон колоколов иерусалимских храмов (об этом я говорю в романе «Диптих судеб»), с приездом в Израиль, наверное, рука судьбы прервала мой шаг к православному храму в канун Рождества и направила к витражным окнам Шагала в больничной синагоге, к своей лестнице Иакова в творчестве.
В какой-то мере стихотворение «Голубь» из «Мистического осколка» метафорически передает эту мысль:
Как голубь с дивным оперением
И белых облаков излом,
Иерусалим, еще мгновение –
И я сольюсь с твоим крылом!
Давида страстное моление
И камня светлого псалом,
Иерусалим, еще мгновение –
И я срастусь с твоим крылом!
Судьбы могучей повеление
И иудейское «шалом»…
Смотри, ты видишь, - оперение:
Я становлюсь твоим крылом!
Иерусалим – веков мгновение…
Пожелайте что-нибудь читателям Иерусалимского Информационного Портала.
Пожелание читателям:
Мира в себе и в мире, гармонического ощущения себя в «гавани на берегу вечности».
Спасибо тем, кто взял на себя труд донести мои слова до читателя, и каждому, кто сейчас читает это интервью.
Берта Риненберг
эксклюзив для Иерусалимского
Информационного Портала
фотографии предоставлены: Галиной Подольской и Аароном Априль
11.2009
(При перепечатке гиперссылка
на портал обязательна)
|
Я не критик, конечно, но когда читала - зачиталась. 
