М.Шагал: метапоэмы мечты

1. Метапоэмы

 Марк Шагал - один из крупнейших художников ХХ столетия, едва ли не самый популярный в Израиле.

 Он родился в Витебске, был старшим из девяти детей. И природа  одарила его по старшинству. Техника рисунка и живописная система художника предельно гармонично вместили школу русского и французского искусства начала ХХ столетия.

 Картины Шагала – они, как метапоэмы с особым поэтическим кодом, побуждающим к поэтическому сотворчеству. Стремление осмыслить живопись «словом» невольно прочитывается и в живописи, поскольку сам художник - автор лирических стихотворений на русском, идиш, французском. При этом многие из эссе Шагала стали чутким ключом к пониманию его же картин, переплавивших привычное и обыденное в амальгаму совершенства.

 Есть ли в истории искусства аналогии Шагалу? Для меня – это Габриэль Гарсия Маркес - столь же великий мастер психологического и образно-стилистического синтеза фантастического и реалистического в мире. Полет Рамедиас Прекрасной, возносящейся на простынях в небо, из «Ста лет одиночества» родственен ангелоподобным влюбленным Шагала, парящим над всеми штеттлами Вселенной в хлюпающих ботинках и ничем не примечательных одеждах.

2.Интуиция подростка

 Будучи подростком и в упор не понимая Маркеса, я интуитивно ощутила  архитипическую общность этих двух очень разных авторов, впервые увидев картины Шагала в Музее изобразительных искусств имени А.С. Пушкина на экспонируемой в начале 1970-х годов выставке шагаловских работ. Художественные измерения писателя и живописца словно сами собою неожиданно вступили в символические сращения, в которых слились миф и Библия, седое средневековье и нестареющий Ренессанс, барокко и искания современного модернизма, наконец, Божественное и Земное. Такова потребность человеческого сознания познать себя и свою историю – от истоков бытия до неведомого космоса, потребность вместить эти представления в особое художественное время, которое в какой-то момент переходит в субъективную парадигму.

 Шли годы, но это первое впечатление не исчезло, а даже укоренилось, как здоровая интуиция, нередко приравнивающая в подсознательных ощущениях подростка и зрелого художника. Оно не исчезло и тогда, когда от альбомов и репродукций уже здесь, в Израиле, я познакомилась с коллекцией Шагала в Музее Израиля, Тель-Авивском музее изобразительных искусств, выставкой из частных собраний. Более того, теперь, спустя годы, я даже нашла свой собственный ответ, почему роман Маркеса «Сто лет одиночества» в моем сознании столь крепко связался с Шагалом?

 Что в сущности такое «Сто лет одиночества»? Зарождение, история и гибель рода «одиноких людей», сметенных с лица земли последним вихрем в момент превращения «земли обетованной» в развратный Вавилон. Стоически так, но эмоционально? Эмоционально – на пути к желанию не быть одинокими, на пути к потребности  - быть любимыми, на пути к мечте, даруемой вечностью. Этот единственно удовлетворявший меня метакод открыл апогей человеческого желания – не быть одинокими.

 Картины Шагала - метапоэмы, сокращающие эстетическую дистанцию между зрителем и художником, странные утопии, способные к оборачиваемости и ставшие в моем воображении собственной жизнью...

3. Вечность как мечта

Так  было  в  юности  далекой…

В  зелено-синем  полусне,

Мечтой заветной и высокой

Ты  в душу  залетел ко мне.

И ток пронзительною дрожью

По пальцам  робко  пробежал,

Когда  в хамсинном  бездорожье

Ты  снов  цветных  мне  пожелал.

А  позже подарил картины,

Где средь сирени голубой

И бело-розовых  жасминов

Я  лепестком  лечу с тобой.

Лечу, лечу,  страшась  проснуться,

Чтобы с мечтой не разминуться…

*

Ты мне никто, мой  друг невинный,

Но как-то связан ты с судьбой,

Коль на шагаловских картинах

Лечу  с тобой!

Но как Шагал узнал об этом,

Меня с тобой  нарисовав?

Лечу и не боюсь рассвета!

Художник прав...

Лишь тяготенье душ  при  взлете

Вне  притяжения земли,

Мы – миру вопреки – в полете

Своей любви…

Мечта  отважней  и  крылатей

Земных объятий…

*

Сирень бубонная, жасмины

И маков воспаленный жар.

Их огнедышащий пожар

Меня зомбирует с картины…

Мистифицируют  цветы

Своею охрою тревожной,

И блеск червонный  красоты

Больней мечты о невозможном…

И лишь готический собор

На синедольном дальнем плане

Нас защищает всем в укор

В зловеще-шелковом тумане,

Что нет нам  места  на  земле:

Мы – на картине в синей  мгле…

4. На пути в «Сто лет одиночества»

  Метафора полета, внушающая свое этическое понимание мира, в котором добро борется со злом и, конечно же, побеждает в эстетически новом качестве, пронизанном грустью постижения бытия. А потом подстегнутое художественным воображением сознание возвращается к изначальности мира - в те самые времена,  когда поэзия и проза мыслились неразрывными, а мечта и действительность казались единым целым. Просто каждому из нас уготованы свои утопии, чреватые опасными превращениями реальности, в которой мы сами - надломленные и отломанные кусочки мирового бытия.

 Как быть человечеству со своим воображением? Полноценна ли его жизнь без мечты? Риторические вопросы и для Шагала остаются риторическими, а потому каждый продолжает искать этот ответ в себе - искать, как потерянный кусочек шагаловской вечности.

 Картины Шагала – мои метапоэмы… Поэзия словно сдерживается уздой «повествовательного мазка» живописца, запечатлевшего неведомое «вечное знание» о человеке вообще и обо мне тоже, - влетающей в свои «Сто лет одиночества» как в самую недосягаемую на свете мечту.

Мечта  отважней  и  крылатей

Земных объятий.